ВОЙНА И МИР СЕМЬИ ЛИПИНЦЕВЫХ

Разговаривали с дочкой по телефону о том, о сем, и о паршивой погоде тоже. Внезапно Ира задает вопрос: «Мама, ты не знаешь, где наши корни, откуда вообще наши предки появились в Сибири?»

Отвечаю, что предки со стороны ее дедушки – переселенцы из Польши. Фамилия у них была Липинские. Это потом по какой-то причине при оформлении паспорта была сделана запись: «Липинцев Степан Дмитриевич». А предки со стороны бабушки носили фамилию Жигановы и пришли в Сибирь из Белоруссии. В ее паспорте было записано: «Жиганова Прасковья Сазановна».

Дочка посмеялась, мол, не могло их занести туда, где тепло и близко море – в Краснодарский край или в Крым.

Расскажи, папа, о войне

Этот разговор и вызвал желание разобрать семейный архив и навести в нем порядок. Вот передо мной лежат папины документы: удостоверения к наградам, партийный билет (он был коммунистом до конца своих дней), копия учетной карточки к военному билету, справка из Центрального архива МВД РФ, куда мама в свое время делала запрос, и многие другие.

Всплывает одно из воспоминаний о том, как я допекала, будучи школьницей, папу: «Расскажи о войне, какая она?» А он в ответ отделывался кратко: «Ничего интересного. Стреляешь. В тебя стреляют. Повезет, так не убьют. Мне повезло». Однажды, когда сильно достала, процедил сквозь зубы: «Тебе что, про вшей рассказать и как белье прожаривали на кострах или в бане, куда нас водили при случае, или о том, как экономили продукты в ожидании нового подвоза?» Окончательно рассердившись, обрубил: «Отстань. Мы давали подписку о неразглашении».

И я отстала.

Сейчас я жалею о том, что не была тогда более настойчивой в своих расспросах. Возможно, мне удалось бы узнать больше о солдатских буднях, чувствах, мыслях и, к примеру, за что ему вручили медаль «За боевые заслуги». Помню только его слова: «Попали в переделку». Есть еще одна медаль – «За Победу над Германией».

К сожалению, архивные данные не дают эмоциональной картины, не рассказывают о подробностях боев, они просто констатируют факты. Согласно им, Липинцев Степан Дмитриевич был призван в армию в 1940 году Большереченским райвоенкоматом. Служил в 63-м стрелковом полку 71 НКВД. Стрелок.

В 1942 году, согласно архивной справке, приказом по 36-му отдельному бронепоезду (г. Биробиджан) 27-й дивизии НКВД в список личного состава включен красноармеец Липинцев Степан Дмитриевич. Наводчик орудия 3-го артиллерийского расчета.

Далее еще одна запись говорит о том, что 36-й отдельный бронепоезд по охране железных дорог войск МВД (аббревиатура в учетной карточке к военному билету) дислоцировался уже в районе станции Сарны (г. Сарны) на Украине и входил в состав действующей армии с 6 июля 1944 года по 18 февраля 1945 года.

Не в этот ли период случилось то самое: «Попали в переделку»?..

Война закончилась, но папа вернулся домой еще не скоро. В середине июля военнослужащие бронепоезда прибывают в г. Ровно и вливаются в состав 117-го стрелкового полка войск МВД по охране железных дорог. В списке полка есть и фамилия моего папы, но теперь он стрелок взвода автоматчиков первой стрелковой роты, второго резервного батальона. Демобилизовался из армии в конце 1946 года.

Суховато, не правда ли? Но следует учесть, что все эти данные стали мне известны в зрелом возрасте, когда моего отца уже ни о чем не расспросишь.

«Прилип, как банный лист»

Мои родители, через два года после возвращения папы с фронта, встретились случайно. Вспоминаю их рассказы.

Как-то после застольного праздника папа разоткровенничался:

- Заходим мы с группой оперативников в очередной дом, а там девчонки заняты побелкой. Смотрю, одна очень даже ничего, думаю, надо поближе познакомиться…

Но тут мама перебивает его:

- Прилип, как банный лист, проходу не давал. Соседка встречается и укоряет, мол, твой парень в армии служит, а ты шуры-муры крутишь… Я к маме: «Что делать?» А она говорит, что Степан – человек грамотный, в милиции служит, и чтобы я соглашалась выйти за него замуж.

А через год в с. Чебаклы Большереченского района родилась у них я. Еще меньше чем через два года у меня появилась сестра Люба.

«Люблю свою работу…»

Я помню себя где-то лет с шести, может, была чуть постарше. Жили мы тогда в с. Ново-Троицк Большереченского района. Помню длинную деревянную постройку барачного типа. Раньше в ней размещалось какое-то учреждение, а потом туда поселили жильцов. В нашем закутке было две комнаты с большой русской печью на кухне. Обстановка у нас была спартанская. Из мебели – письменный и кухонный столы, этажерка с книгами и три кровати. На двух спали мы с сестренкой. В комнате в стене была двухстворчатая дверь, закрытая на ключ. За нею жили наши соседи, а с их половины к нам повадились заползать ужи.

Сидим мы однажды за столом, а уж по спинке стула заползает ко мне на плечо. Сестренка смеется, а я замираю от ужаса. Папа тихонько встает и берет эту тварь в руки, начинает поглаживать и приговаривает:

- Он не кусается, он мышей ловит. Смотри, совсем ручной.

Осмелев, я тоже глажу ужа. Но лучше бы я этого не делала, потому что потом каждую ночь просыпалась от того, что этот гаденыш начинал шевелиться у меня в ногах под одеялом. Я орала и убегала на улицу. Папа шел меня успокаивать. Мы укладывались и вновь засыпали. Утром папы уже не было – уезжал в командировку.

Мама, замотанная домашними делами, однажды не выдержала и стала ругаться:

- Степан, ты бы нашел другую работу. Мы тебя совсем не видим. И ужиков куда-то надо пристроить. Дочка их боится и без тебя домой заходить не хочет.

В ответ услышала жесткое:

- Никуда я не уйду. Мне нравится моя работа. Терпи.

Вскоре ужи куда-то подевались, а я стала скучать без своего «друга». Папа, заметив это, фыркнул, а я обиженно всхлипнула.

«Война закончилась, а людей убивают…»

Каждую осень в нашем селе отмечали Сабантуй. Праздник проходил на обширной поляне в окружении березового леса. Народу всегда собиралась тьма. Русские, казахи, татары веселились все вместе от души. Играла гармошка, звучали песни, кто-нибудь пускался в пляс. Шла бойкая торговля.

И вот однажды к папе подошел мужчина и что-то прошептал на ухо. Встревожившись, папа собрал нас и сказал, чтобы мы отправлялись домой. Мама возразила, что пойдет с ним.

Мы долго шли, пока не увидели на большой поляне группу людей и лежащего на траве человека. Папа ушел к ним. Откуда-то появился огромный брезент, и его начали растягивать на вбитых в землю кольях. Кто-то сказал в уже собравшейся толпе: «Война закончилась, а людей убивают». Реакция понятна. Это было в начале пятидесятых, и память о войне была яркой и живой.

Мы, малышня, были еще слишком глупы и не воспринимали смерть как что-то чудовищное и ничего не боялись. Наоборот, сбившись в стайку, затеяли игру: то, хохоча, залезали под навес, то вылезали из-под него. Нас заметили и сообщили моему папе. Помню его рассерженное лицо и длинную ветку с листьями в руке, когда он направился в нашу сторону. Все родители засуетились и разобрали озорников от греха подальше. Раздался чей-то возглас: «Прибыла следственная группа». Все стали расходиться.

В течение последующих нескольких дней мы почти не видели папу, а мама не выпускала нас с сестренкой на улицу. Потом все успокоилось.

Сладкое и горькое детство

Через какое-то время наша семья переехала жить в с. Большеречье, а осенью я пошла в школу. Прошло почти два года, и моя сестренка Люба готовилась стать первоклассницей. Папа работал начальником паспортного стола в местной милиции. Я этим страшно гордилась. Мала была, а заметила, что учительница в школе ко мне относится иначе, чем к другим ребятам, однажды даже попросила поговорить с папой насчет решения проблемы с оформлением ее паспорта.

Я попыталась замолвить слово, но получила по полной программе:

- Никогда не вмешивайся во взрослые дела, — заявил он мне. – Твоя учительница должна прийти ко мне на работу и решить свою проблему со мной. Запомнила?

Этот урок запомнила.

Папа теперь редко куда-то уезжал. Мама стала спокойнее и занималась только домашним хозяйством и детьми, не подходя то и дело к окнам в ожидании приезда мужа из командировки.

В семье появился третий ребенок – мой брат Саша. К нам переехала жить бабушка, чтобы присматривать за внуками. Мама устроилась работать на Маслодельный завод, который располагался от нашего дома через дорогу. Причина была в нехватке денег. А если они и накапливались, то купить, к примеру, что-то из одежды и обуви было весьма проблематично.

Мама шила одежду сама, вплоть до осенних и зимних пальто, мастерила легкие тапочки. Игрушек у нас не было, и мы под ее руководством научились шить тряпичных кукол, набивая их опилками или сеном. Настоящие заводские куклы, как и машинки для брата, у нас появились намного позже. Лица куклам мы с сестрой разрисовывали сами. Но что удивительно, мы, дети, не замечали этой нищеты, играли, носились с друзьями по улицам, озорничали.

Уследить за нами было невозможно. Родители и бабушка даже не догадывались, что много раз мы убегали на берег Иртыша к полузатопленным баржам, у которых и палубы-то не было, а только дощатый помост вдоль бортов. Мы спускались на него и бегали кругами. Соваться вниз на многометровую глубину, в воду, было плевое дело. А кругом – ни души. Но мы об этом не думали, нам было хорошо и весело.

И вдруг однажды в самый разгар веселья над нашими головами раздался громкий окрик: «А ну, марш все наверх!» С белым, как мел, лицом папа молча собрал нашу группу и проконвоировал по улице села, сдавая каждого сорванца его родителям. В каждом дворе разражалась буря. Уже дома досталось и нам с сестрой. В заключение папа спросил: «Хоть что-нибудь в вашей голове прояснилось?» Но чувство самосохранения детям в этом возрасте несвойственно.

Хотя нам запретили даже близко подходить к Иртышу без сопровождения взрослых, не тут-то было. За Маслодельным заводом был зеленый луг, который в это лето затопила разлившаяся река. Мы убежали туда и бродили по затопленной траве, не подозревая, что под водой был глубокий котлован, оттуда вычерпывали песок в засуху, когда Иртыш мелел.

В этот котлован и сорвались четверо из нас, в том числе и моя сестренка. Всех закружило водоворотом, и ее рука выскользнула из моей ладошки. Люба последняя скрылась под водой.

Позже, видя, как я тоскую по сестре, папа и мама отправили меня на месяц к кому-то из родственников.

Новый переезд и новая жизнь

Мама начала уговаривать папу уехать куда-нибудь. Вот так мы оказались в с. Муромцево. Папа мотался по району, иногда исчезая из дома на двое-трое суток. Не помню точно, но мне кажется, что он входил в следственную группу, совмещая с обязанностями участкового.

Мы держали небольшое хозяйство, чтобы обеспечить семью продуктами питания. Надворные постройки располагались на склоне холма. В грязь было очень трудно к ним спускаться. Не раз и не два я съезжала туда на попе с ведрами пойла для коровы и свиней. А все потому, что было запрещено строить дворы в ограде многоквартирного дома. Воду для личных и хозяйственных нужд мы носили в ведрах на коромысле из речки Тары, куда тоже вел крутой спуск. Зимой с мамой ходили полоскать белье в проруби.

У меня появились новые друзья. Прочно прилипло прозвище «Капитан». Скорее всего, потому что папа служил в милиции в этом звании. Вдобавок я знала несколько приемов, которым он меня обучил, и могла за себя постоять. Мои будни были заполнены учебой, занятиями в спортивных секциях. Когда земля покрывалась толстым слоем снега, до начала второй смены в школе мы с подружками делали лыжные забеги на три километра до соседней деревни или до бывшего пионерского лагеря, расположенного в сосновом бору на берегу речки. Красота – неописуемая! Папа, если был дома, ворчал: «Такая темень, а вас черти куда-то несут». Мама поддерживала: «Сидели бы дома, а не мерзли в лесу».

Папа, хотя старался не показывать вида, переживал за меня и, приходя на обед, задавал первым делом вопрос: «Вернулась наша спортсменка?» Мама привычно отвечала: «Уж, наверное, в школе, сказала, что за подружкой еще зайдет».

Боль войны

Однажды по какой-то причине папа взял меня с собой на работу, а чтобы не мешала, привел на второй этаж, усадил в кресло в кабинете начальника милиции, благо, тот куда-то уехал, сунул в руки кипу журналов и строго-настрого приказал никуда не лезть и ничего не трогать.

Конечно, я полезла в книжный шкаф, заполненный разной литературой, и стала там рыться. Нашла то, что меня заинтересовало, села читать, а потом потихоньку с добычей ушла домой, где с головой уткнулась в текст очень толстого тома, в названии которого помню два слова – «нюрнбергский процесс», разглядывала фотографии и не заметила, как вернулся домой взбешенный папа. Последовала воспитательная выволочка, во время которой он приговаривал: «Ты зачем взяла книгу без спроса? Мне пришлось перед начальником оправдываться. Я взял всю вину на себя. Книгу нельзя было выносить, она для внутреннего пользования».

Когда я уже наревелась, а он успокоился, то начал расспрашивать, все ли я поняла из прочитанного, что-то пояснял, рассказывал. А я думала только о том, заберет или не заберет книгу. Не забрал. И в течение еще нескольких дней, с утра и до позднего вечера, я от нее не отрывалась, ужасаясь и до конца не веря, что фашисты могли творить такие зверства. А папа, приходя вечером с работы, внимательно смотрел на меня, но ничего не говорил. А когда я закрыла последнюю страницу книги, он спросил: «Ну, теперь все поняла о войне?»

Больше мы с ним на эту тему не разговаривали.

Ох, казан ты мой, казан…

У нас в доме постоянно обитали гости, в основном казахи, которым нужна была папина помощь в чем-то или по своим делам. И случалось это, даже если хозяина не было дома. Ну, а если его заставали, то вместе с ним выходили на улицу. Все их визиты неизменно заканчивались воспоминаниями о войне. До моих ушей долетали лишь отрывки их разговоров: кто-то кого-то окружил, или кто-то из однополчан погиб на его глазах, как встречали Победу и тому подобное. Под конец сходились в одном: «Лишь бы больше не было войны».

Мама в это время ставила на плиту большой чугунок, который мы окрестили казаном, бросала туда куски мяса, крупно нарезанный картофель, заправляла специями. И ужин был готов. Постель стелила, где придется: на полу в кухне, в кладовке, в сенях, если на дворе стояло лето. В двухкомнатной квартире, где и нашей-то семье было тесновато, вздыхали, храпели, посапывали по двое-трое, а то и больше мужчин. Словом, та еще картина.

Мама как-то поинтересовалась у очередных гостей, почему они все едут к нам, а не к своим родственникам? На что получила резонный ответ: «Ваш муж во время командировок в наш край всегда останавливается у нас».

Так продолжалось долгое время, пока мама не поговорила с моим папой. После этого казахи стали привозить с собой мясо, а потом их наезды сошли на нет.

Босиком по морозу – привычное дело

Я всегда удивлялась, почему мама не боится никакого мороза? Она могла в холод выскочить босиком на крыльцо, в лучшем случае, в резиновых галошах на босую ногу, в легком платье. Зимой полоскала, не морщась, белье в проруби, тогда как у меня от холода деревенели пальцы на руках. Ну, я и привязалась к ней с вопросами, почему она ничего не чувствует? И вообще, мне хотелось что-нибудь узнать о ее прежней жизни. Неохотно, но кое-что она рассказала.

В семье у мамы было восемь детей. Одежды, обуви не хватало на всех, да и голодно было. Нижнее белье тогда ни женщины, ни девочки не носили.

- Наденешь несколько юбок, — рассказывала мама, — и босиком бежишь к подружке или к соседям за чем-нибудь. А на дворе холодно. Старенькая шаль не греет, ноги мерзнут. Попрудишь, бывало, на землю, потопчешься ногами в лужице – вроде, согрелись. И дальше бежишь. Вот и закалилась.

Еще она рассказывала о том, что до войны подростком нанималась к людям нянчить детей за миску похлебки. Кто посправнее жил, те отдавали старенькую одежду и обувь. Случалось, ничего не платили и даже не давали поесть, и домой она возвращалась вся в слезах. А когда подросла, пошла работать в колхозе (или совхозе?) на зернотоке, на ферме, осенью собирали колоски. Любую работу выполняла.

А потом началась война. Первым на фронт ушел отец. Позднее призвали в армию двух его сыновей. Отец вернулся, но вскоре заразился тифом и умер. Брат мамы – Антон – погиб. Второго – Ивана – война пощадила. Я его хорошо знала и помню, как бодро и гордо он восседал на одной из трибун в день празднования Победы над фашистами в г. Омске всего несколько лет назад. По рассказам его дочери, вернувшись домой, он отрапортовал с порога: «Прибыл на довольствие ветеран войны Жиганов Иван Сазанович!» Дядя мой был большим шутником и жизнелюбом.

Все Жигановы старшего поколения – на Погосте. Из Липинцевых тоже никого нет в живых. О прошлом напоминают фотографии и документы, которые бережно хранятся в семейных архивах.

Привыкла к переездам

Я уже привыкла к частым переездам. В очередной раз наша семья срывается с насиженного места, и вот мы уже в с. Колосовке. Ох, как мне вначале не понравилось село! Болотные кочки были даже в центре, у Первого магазина, а из резиновых сапог мы почти не вылезали до середины лета. В Муромцево такого не было: там почва песчаная и лес сосновый. Мама тоже была не в восторге, мол, куда это нас занесло?

Но жизнь постепенно и здесь налаживалась. Папа редко выезжал в командировки, домой возвращался, как все обычные люди. В выходные с кем-нибудь из сослуживцев – работников милиции или со знакомыми пропадал то на охоте, то на рыбалке. Мама ворчала: «Замучил ты меня своими утками да карасями. Сколько можно?» В ответ он сердился и говорил, что у нее спина не переломится. За перепалкой родителей мы с братом всегда наблюдали с интересом. Саша еще и масла в огонь подливал: «Тоже хочу на рыбалку!»

Всего один раз я пошла с нашим охотником зайцев пострелять. Той зимой их расплодилось много. Внезапно раздаются выстрел и крик: «Попал!» Заяц пронзительно заверещал, а я рванула в сторону дома, благо, до него было рукой подать. Бежала на лыжах, падала и ревела от жалости. Потом папа не раз мне припомнит при гостях: «Летела моя дочь из леса, будто ей пятки скипидаром намазали. Жаль, секундомера не было, а то бы мировой рекорд по бегу зафиксировал…»

Больше я на охоту – ни ногой.

Золотая осень

Обычно ближе к осени мы всем семейством отправлялись в лес за ягодами и грибами пешком или на запряженной в телегу лошади. Папа обычно возвращался из леса раньше всех с полными ведрами, чему мы немало завидовали. Потом начиналась уборка картофеля на поле вблизи бывшей деревни Носково. Туда мы шли пешком через луг, преодолевая овраги, а назад уже возвращались на машине, груженой мешками с картошкой.

Процесс уборки урожая был веселым. Папа обычно ближе к обеду разводил костер и запекал клубни. Частенько кто-нибудь из соседей по участку просил: «Дмитрич, и на нашу долю…» Папа отделывался шутками, раздавался смех. Мама расстилала на земле скатерть, выставляла посуду с припасенной едой, и начинался пир. Пока родители отдыхали после сытного обеда, мы, ребятня со всех участков, ловили слепых кротов, играли с ними, а затем отпускали…

Всегда были рядышком…

Годы бежали стремительно. Мы с братом выросли и жили отдельно. У моих родителей появились первые внуки, которых они обожали. Особенно старшую – мою дочь Иру. Была целая эпопея с ее умыканием из садика, а потом из школы. Хвачусь, бывало, а дочки нет. Где она? Бегу к родителям. Конечно, она там и не хочет идти домой. Та же история повторялась и с младшим – Сережей.

Я не была в обиде, наоборот, благодарна им за помощь. В те годы по роду своей профессии я часто ездила в командировки по заданию редакции. И как бы выкручивалась, спрашивается?

Недавно мы с дочерью коснулись тех событий. Она призналась, что очень любила своего дедушку. А иначе и быть не могло: интересны ей были поездки на мотоцикле в лес за ягодами и грибами, к нему на работу, совместные походы на пляж и даже в кино. И бабушкины вкусные булочки припомнились, и пироги – объеденье… А потом случилась беда: умер от страшной болезни мой сын. Мы все почернели от горя. Тогда я впервые увидела плачущего папу. Через много лет погиб в автомобильной катастрофе мой брат. Папа в силу возрастных изменений порой забывал об этом и спрашивал: «А где Саша? Обед готов или нет? Он придет с работы голодный» Больно было слушать и смотреть на него.

Как нитка за иголкой

Все это произойдет гораздо позже. А пока все мы радовались жизни, были веселы и здоровы. Но однажды мама, как бы невзначай, произнесла: «А ведь у кого-то пенсия по выслуге лет близко…»

И в самом деле, когда посчитали, то оказалось, что папа отслужил в милиции, ни много, ни мало – тридцать три года. Я полезла за коробочкой в шкаф, а там – трудовые медали: за 15, 20 лет безупречной службы, а также «За долголетний добросовестный труд». Были и Почетные грамоты. Я заметила, что здесь не хватает только фотографии с Доски Почета.

Папа получил пенсионную книжку, но не мог сидеть дома без дела. Вскоре он устроился на работу в школу – завхозом. Учет вел, не подкопаешься: все на месте и все в порядке во вверенном ему хозяйстве. Мама уволилась из милиции вслед за ним и устроилась на работу уборщицей в начальную школу, то есть приступила к привычной для нее работе.

Просматриваю оставшиеся после нее документы – удостоверения труженицы тыла, ветерана труда…

Но силы у них убывали…

Хоронили папу под воинский залп сотрудники райвоенкомата, родные, знакомые, друзья. А через три года угасла и мама.

Анализируя прошедшие годы, прихожу к мысли: а ведь свою жизнь мои старики прожили не зря. Теплее становится на душе от этой мысли и не так тоскливо.

Тамара ИВАНОВА, с. Колосовка